Неточные совпадения
— Ты всегда после этого точно из бани, —
сказал Петрицкий. — Я от Грицки (так они звали полкового
командира), тебя ждут.
— Ну, вот и он! — вскрикнул полковой
командир. — А мне
сказал Яшвин, что ты в своем мрачном духе.
— Нет, как хотите, —
сказал полковой
командир Вронскому, пригласив его к себе, — Петрицкий становится невозможным. Не проходит недели без истории. Этот чиновник не оставит дела, он пойдет дальше.
— А, Вронский! Когда же в полк? Мы тебя не можем отпустить без пира. Ты самый коренной наш, —
сказал полковой
командир.
Счастливый путь, ваше благородие!» Потом обратился он к народу и
сказал, указывая на Швабрина: «Вот вам, детушки, новый
командир: слушайтесь его во всем, а он отвечает мне за вас и за крепость».
— Нечего их ни жалеть, ни жаловать! —
сказал старичок в голубой ленте. — Швабрина сказнить не беда; а не худо и господина офицера допросить порядком: зачем изволил пожаловать. Если он тебя государем не признает, так нечего у тебя и управы искать, а коли признает, что же он до сегодняшнего дня сидел в Оренбурге с твоими супостатами? Не прикажешь ли свести его в приказную да запалить там огоньку: мне сдается, что его милость подослан к нам от оренбургских
командиров.
— Я не спрашиваю вас, веруете ли вы: если вы уж не уверовали в полкового
командира в полку, в ректора в университете, а теперь отрицаете губернатора и полицию — такие очевидности, то где вам уверовать в Бога! —
сказал Райский. — Обратимся к предмету вашего посещения: какое вы дело имеете до меня?
«Это все камелии, —
сказал Корсаков,
командир шкуны, — матросы камелиями парятся в бане, устроенной на берегу».
«Отчего у вас, — спросили они, вынув бумагу, исписанную японскими буквами, —
сказали на фрегате, что корвет вышел из Камчатки в мае, а на корвете
сказали, что в июле?» — «Оттого, — вдруг послышался сзади голос
командира этого судна, который случился тут же, — я похерил два месяца, чтоб не было придирок да расспросов, где были в это время и что делали». Мы все засмеялись, а Посьет что-то придумал и
сказал им в объяснение.
Впрочем, раз — это было на вторые сутки нашего плаванья —
командир обратил мое внимание на небольшую группу изб и сарайных построек и
сказал: «Это Маука».
— Не они, а мы тут каторжные, —
сказал с раздражением
командир. — Теперь здесь тихо, но посмотрели бы вы осенью: ветер, пурга, холод, волны валяют через борт, — хоть пропадай!
Дело даже, можно
сказать, таинственное: умирает штабс-капитан Ларионов, ротный
командир; князь на время назначается исправляющим должность; хорошо.
Ты
скажешь, любезный друг Иван, доброму нашему Суворочке, что я с истинным участием порадовался за него, прочитавши отставку бригадного
командира.
Напротив, и исправник, и судья, и городничий, и эскадронный
командир находили, что Розанов «тонлр», чту выражало некоторую, так
сказать, пренебрежительность доктора к благам мира сего и неприятную для многих его разборчивость на род взятки.
— А что же, в армейских полках разве выгоднее быть
командиром? —
сказал он вслух, желая вызвать генерала еще на большую откровенность.
— Это, брат, еще темна вода во облацех, что тебе министры
скажут, — подхватил Кнопов, — а вот гораздо лучше по-нашему, по-офицерски, поступить; как к некоторым полковым
командирам офицеры являлись: «Ваше превосходительство, или берите другой полк, или выходите в отставку, а мы с вами служить не желаем; не делайте ни себя, ни нас несчастными, потому что в противном случае кто-нибудь из нас, по жребию, должен будет вам дать в публичном месте оплеуху!» — и всегда ведь выходили; ни один не оставался.
— Не разговаривать! — крикнул на него Ромашов. —
Скажешь завтра ротному
командиру, что я так приказал… Так ты придешь завтра ко мне? — спросил он Хлебникова, и тот молча ответил ему робким, благодарным взглядом.
Прочие роты проваливались одна за другой. Корпусный
командир даже перестал волноваться и делать сбои характерные, хлесткие замечания и сидел на лошади молчаливый, сгорбленный, со скучающим лицом. Пятнадцатую и шестнадцатую роты он и совсем не стал смотреть, а только
сказал с отвращением, устало махнув рукою...
— Лукавый старикашка, —
сказал Веткин. — Он в К-ском полку какую штуку удрал. Завел роту в огромную лужу и велит ротному командовать: «Ложись!» Тот помялся, однако командует: «Ложись!» Солдаты растерялись, думают, что не расслышали. А генерал при нижних чинах давай пушить
командира: «Как ведете роту! Белоручки! Неженки! Если здесь в лужу боятся лечь, то как в военное время вы их подымете, если они под огнем неприятеля залягут куда-нибудь в ров? Не солдаты у вас, а бабы, и
командир — баба! На абвахту!»
«Посмотрите, посмотрите, — это идет Ромашов». «Глаза дам сверкали восторгом». Раз, два, левой!.. «Впереди полуроты грациозной походкой шел красивый молодой подпоручик». Левой, правой!.. «Полковник Шульгович, ваш Ромашов одна прелесть, —
сказал корпусный
командир, — я бы хотел иметь его своим адъютантом». Левой…
— Я к вам по поручению
командира полка, —
сказал Федоровский сухим тоном, — потрудитесь одеться и ехать со мною.
— Прошу продолжать занятия, —
сказал командир полка и подошел к ближайшему взводу.
Баталионный
командир, охотно отдающий справедливость всему великому, в заключение своих восторженных панегириков об нем всегда прибавляет: «Как жаль, что Порфирий Петрович ростом не вышел: отличный был бы губернатор!» Нельзя
сказать также, чтоб и во всей позе Порфирия Петровича было много грации; напротив того, весь он как-то кряжем сложен; но зато сколько спокойствия в этой позе! сколько достоинства в этом взоре, померкающем от избытка величия!
— Нет, —
сказал Володя: — я не знаю, как быть. Я капитану говорил: у меня лошади нет, да и денег тоже нет, покуда я не получу фуражных и подъемных. Я хочу просить покаместа лошади у батарейного
командира, да боюсь, как бы он не отказал мне.
— А вот я рад, что и вы здесь, капитан, —
сказал он морскому офицеру, в штаб-офицерской шинели, с большими усами и Георгием, который вошел в это время в блиндаж и просил генерала дать ему рабочих, чтобы исправить на его батарее две амбразуры, которые были засыпаны. — Мне генерал приказал узнать, — продолжал Калугин, когда
командир батареи перестал говорить с генералом, — могут ли ваши орудия стрелять по траншее картечью?
— Так вот, не угодно ли-с покамест? —
сказал батарейный
командир. — Вы, я думаю, устали, а завтра лучше устроим.
— Ну, и с Богом. Вот вы и обстреляетесь сразу, —
сказал батарейный
командир, с доброю улыбкой глядя на смущенное лицо прапорщика: — только поскорей собирайтесь. А чтобы вам веселей было, Вланг пойдет с вами за орудийного фейерверкера.
— А я заколол одного! —
сказал он батальонному
командиру.
Батальон, к которому прикомандирован был юнкер для вылазки, часа два под огнем стоял около какой-то стенки, потом батальонный
командир впереди
сказал что-то, ротные
командиры зашевелились, батальон тронулся, вышел из-за бруствера и, пройдя шагов 100, остановился, построившись в ротные колонны. Песту
сказали, чтобы он стал на правом фланге 2-й роты.
Я видел, как полковому
командиру понравилось, когда я
сказал, что позвольте мне итти, ежели поручик Непшитшетский болен.
— Требуют офицера с прислугой на какую-то там мортирную батарею. У меня и так всего 4 человека офицеров и прислуги полной в строй не выходит, — ворчал батарейный
командир, — а тут требуют еще. — Однако, надо кому-нибудь итти, господа, —
сказал он, помолчав немного: — приказано в 7 часов быть на Рогатке… Послать фельдфебеля! Кому же итти, господа, решайте, — повторил он.
Опять батальонный
командир впереди
сказал что-то.
— Опять! —
сказал батарейный
командир, сердито швырнув на стол бумагу.
— Вы этого, я думаю, в Петербурге не видали; а здесь часто бывают такие сюрпризы, —
сказал батарейный
командир. — Посмотрите, Вланг, где это лопнула.
— Что же, они точно смелые, их благородие ужасно какие смелые! —
сказал барабанщик не громко, но так, что слышно было, обращаясь к другому солдату, как будто оправдываясь перед ним в словах ротного
командира и убеждая его, что в них ничего нет хвастливого и неправдоподобного.
— До свидания, —
сказал ему майор,
командир другого батальона, который оставался в ложементах, и с которым они вместе закусывали мыльным сыром, сидя в ямочке около бруствера: — счастливого пути.
— Не угодно ли чаю? —
сказал батарейный
командир, когда Володя уж подходил к двери. — Можно самовар поставить.
— Да, батюшка, —
сказал обозный офицер, наливая стаканы, — нынче новый полковой
командир у нас. Денежки нужны, всем обзаводится.
— Ну, вот. В одном полку нашей дивизии (только не в нашем) была жена полкового
командира. Рожа, я тебе
скажу, Верочка, преестественная. Костлявая, рыжая, длинная, худущая, ротастая… Штукатурка с нее так и сыпалась, как со старого московского дома. Но, понимаешь, этакая полковая Мессалина: темперамент, властность, презрение к людям, страсть к разнообразию. Вдобавок — морфинистка.
Одним словом, во избежание неожиданностей, я, как распорядитель, должен был просить батальонного
командира, чтоб он
сказал свою речь как можно скорее и как можно короче, что он, к общему удовольствию, и исполнил.
Портной одел меня, писаря записали, а генерал осмотрел, ввел к себе в кабинет, благословил маленьким образком в ризе,
сказал, что «все это вздор», и отвез меня в карете к другому генералу, моему полковому
командиру.
— Excusez ma femme.] но все это пока в сторону, а теперь к делу: бумага у меня для вас уже заготовлена; что вам там таскаться в канцелярию? только выставить полк, в какой вы хотите, — заключил он, вытаскивая из-за лацкана сложенный лист бумаги, и тотчас же вписал там в пробеле имя какого-то гусарского полка, дал мне подписать и, взяв ее обратно,
сказал мне, что я совершенно свободен и должен только завтра же обратиться к такому-то портному, состроить себе юнкерскую форму, а послезавтра опять явиться сюда к генералу, который сам отвезет меня и отрекомендует моему полковому
командиру.
Я
сказал своему ротному
командиру, что служил юнкером в Нежинском полку, знаю фронт, но требовать послужного списка за краткостью времени не буду, а пойду рядовым.
Седой капитан Карганов,
командир моей 12-й роты, огромный туземец с Георгиевским крестом, подал мне руку и
сказал...
— Потом, — продолжал Карганов, — все-таки я его доколотил. Можете себе представить, год прошел, а вдруг опять Хаджи-Мурат со своими абреками появился, и
сказал мне
командир: «Ты его упустил, ты его и лови, ты один его в лицо знаешь»… Ну и теперь я не пойму, как он тогда жив остался! Долго я его искал, особый отряд джигитов для него был назначен, одним таким отрядом командовал я, ну нашел. Вот за него тогда это и получил, — указал он на Георгия.
На вечернем учении повторилось то же. Рота поняла, в чем дело. Велиткин пришел с ученья туча тучей, лег на нары лицом в соломенную подушку и на ужин не ходил. Солдаты шептались, но никто ему не
сказал слова. Дело начальства наказывать, а смеяться над бедой грех — такие были старые солдатские традиции. Был у нас барабанщик, невзрачный и злополучный с виду, еврей Шлема Финкельштейн. Его перевели к нам из пятой роты, где над ним издевались
командир и фельдфебель, а здесь его приняли как товарища.
— «Я
сказал, что это сам я — упал и ударился.
Командир не поверил, это было видно по его глазам. Но, согласись, неловко сознаться, что ранен старухой! Дьявол! Им туго приходится, и понятно, что они не любят нас».
Нас нельзя было подкупить и заласкать никакими лакомствами: мы так были преданы начальству, но не за ласки и подарки, а за его справедливость и честность, которые видели в таких людях, как Михаил Степанович Перский — главный
командир, или, лучше
сказать, игумен нашего кадетского монастыря, где он под стать себе умел подобрать таких же и старцев.
— Ну-ну! —
сказал он мне, — сшалил! проштрафился! ничего! там — свои счеты, а здесь — свои. Бог милостив! Дворянину — без того невозможно. Я сам, брат, молод был! сам при целом полку
командиру нагрубил! Знаю!
— И словно знают фрунтовую службу, — примолвил Зарядьев. — Как я поглядел в Кенигсберге на их развод, так — нечего
сказать — засмотрелся! Конечно, наш брат, старый ротный
командир, мог бы кой-что заметить в ружейных хватках; но зато как они прошли церемониальным маршем, так — я тебе
скажу — чудо!